Святые Петр и Феврония дали пример идеальной христианской семьи. Именно за это они удостоены церковного почитания, именно поэтому их жизнь вот уже более восьми веков служит примером должного отношения супругов к церковному браку и друг к другу. Обратиться к опыту жизни этих людей мы хотели бы в этой статье.

Обстоятельства их жизни мы узнаем из “Повести о Петре и Февронии”, написанной в первой половине XVI в. Ее автором был священник одного из кремлевских соборов Ермолай (в монашестве Еразм), входивший в круг церковных писателей и агиографов, сформировавшийся вокруг святителя Макария Московского.

Со времени преставления святых до времени написания “Повести” прошло более 300 лет(1), и хотя можно предполагать, что местное почитание Петра и Февронии началось сразу же после их общей кончины (чему, вероятно, особенно способствовало чудо, случившееся вскоре после нее), устное предание не сохранило многие факты их жизни.

Перед Ермолаем-Еразмом вставала задача воссоздать облик этих людей, скрытый как пеленой времени, так и тайной святости, которая всякого праведника оберегает от нескромных взоров. Такая реконструкция должна быть не только достоверной, но и доступной. Поэтому Ермолай-Еразм, чтобы сделать свое повествование красочным и занимательным, чтобы увлечь им читателя, дополнил его за счет фольклорного материала.

В результате получилась не столько “биография” святых(2), сколько произведение, вместе с немногими фактами из жизни Петра и Февронии преподающее учение о христианском браке, и вместе с тем увлекательное и доступное — благодаря привлечению фольклорных мотивов — читателю XVI в.(3)

Именно как повествование о том, как зарождается христианская семья, какие этапы в своем становлении она проходит, каково ее назначание, какие испытания выпадают на долю супругов и какой венец уготован достойно подвизавшимся на этом поприще, мы предлагаем еще раз прочесть эту “Повесть”.



Предыстория

Совместная жизнь двух людей не может начаться внезапно, “по волшебству”. Должен быть пройден долгий, непростой путь, прежде чем человек, который до той поры — какие бы обстоятельства и лица его ни окружали, — в конечном счете одинок в мире и перед лицом Божиим(4), смог бы приблизиться к другой неповторимой личности и отдать ей свою волю: соединиться с ней в один ум, в одно сердце, “в плоть едину”, — то есть создать семью. Одним из важнейших этапов этого пути бывает встреча двух людей, которым неизведанным Божественным Промыслом о них уготовано стать мужем и женой.

Однако Ермолай-Еразм начинает свою “Повесть” не с описания встречи Петра и Февронии. Он предваряет его историей о змееборчестве Петра.

Жил в Муроме князь Павел, и случилось с ним горе. К его жене стал летать некий змей с целью склонить ее на блуд, причем для всех окружающих он выступал в обличье законного супруга. Женщина хитростью узнала тайну змея: умереть он может только “от Петрова плеча, от Агрикова меча”.

У Павла действительно был младший брат Петр, который с юности отличался благочестием, имел “обычай ходити по церквам уединяяся”. В одном храме явился ему некий отрок и указал Агриков меч, хранившийся в алтарной стене. Понял тогда Петр, что именно он должен убить змея.

Тяжелое испытание пришлось выдержать Петру, ведь змей был в облике его родного брата. И хотя только что Петр видел князя Павла в его покоях, спустя короткое время, он увидел в покоях своей снохи кого-то, кто схож с Павлом, как две капли воды. Из-за такого сходства нелегко было ему поднять меч на оборотня. Однако Петр собрал все свое мужество и убил лукавого змея(5).

Источник этого рассказа не вызовет сомнений: им был мотив поединка витязя и чудовища, столь распространенный в волшебной сказке. Мы не знаем, как этот эпизод “Повести” соотносится с реальными событиями жизни исторического князя Петра и его старшего брата Павла. Скорее всего, такое соотнесение и не предполагалось автором. Устное предание, по всей видимости, не донесло до Ермолая-Еразма сведений о молодости Петра.

Недостаток этих сведений он решил восполнить за счет привлечения фольклорного мотива, который читатель должен был осмыслить аллегорически(6). При таком осмыслении эта история может служить образом того, какой путь пришлось пройти князю Петру до встречи с Февронией и что послужило причиной этой встречи.

Не вдаваясь в подробности, отметим, что в I главе “Повести” “внимание сосредо­точено на психологических переживаниях и сомнениях князя Петра, который должен решиться убить змея, имеющего облик его брата”(7). Он дважды проверяет свою догадку о том, что некто, виденный им в горнице снохи в облике брата, на самом деле — змей.

Эти сомнения не случайны: князь Петр осознает степень той ответственности, которая лежит на нем. Только он может убить змея, угрожающего семье его брата, но при этом, проявив излишнее рвение, он может стать и братоубийцей.

Фактически это образ жизненного пути человека, который наделен властью, в данном случае князя, ответственного за своих подданных. Но не только князя. Одновременно, это образ мужского призвания вообще: каждый мужчина на своем жизненном пути берет на себя ответственность за других, ту ответственность, когда от его решимости и мужества зависит жизнь другого.

Но пока Петр один, груз такой ответственности оказывается губителен для него. Не то чтобы он не справился со своей задачей, напротив: змей повержен, — но перед смертью он обрызгал Петра своей ядовитой кровью, и Петр заболевает. Болезнь князя Петра, то есть на языке аллегорий: некая ущербность его естества вообще, — и является завязкой “Повести о Петре и Февронии”. Причем недуг Петра настолько серьезен, неполноценность его природы настолько существенна, что если не исправить ее, для князя Петра невозможна сама жизнь. Его мужество, его решимость, все другие человеческие качества не оставили его, но он “оструплен” и не может воспользоваться ими.

Исцелить его может лишь соединение с другой личностью.

Немощствующий Петр отправляется на поиски исцеления.
Встреча—Узнавание

Поиск исцеления сводится для князя, по Ермолаю-Еразму, к поискам лекаря, то есть человека, который помог бы ему исцелиться. При этом поиск — это сознательное действие, направленное на то, чтобы избавиться от неполноценности своей природы. Исправить такую ущербность может только Творец, и, таким образом, поиск лекаря для Петра — это поиск Воли Божией о себе.


Именно этот поиск приводит его к встрече с девицей Февронией, которая и оказывается способной исцелить Петра. Примечательно, что князь встречает ее тогда, когда недуг привел его к полному истощению: к тому времени он уже настолько ослабел, что не мог ни ходить самостоятельно, ни сидеть на коне. Его душевные силы также уже были на исходе. Так и Господь открывает нам Свою Волю о нас только тогда, когда мы в своем вопрошании достигли наибольшего напряжения, и все существо наше уже истончилось, чтобы принять в себя Его Волю.

Ермолай-Еразм так описывает эту встречу. Один из слуг князя Петра повстречал в селении Ласково необычную деву: дочь бортника-“древолазца” скромно ткала полотно в своем доме, а перед нею скакал заяц. Но еще больше он был поражен ее мудрыми речами. Феврония предстает здесь в ореоле фольклорных образов: автор использует в своей “Повести” сказочный сюжет о девке-седмиделке (то есть делающей семь дел одновременно), ум которой заставляет князя жениться на ней.

Оказалось, что она знает и то, как исцелить князя:

“Да приведеши князя твоего семо. Аще будет мяхкосерд и смирен во ответех, да будет здрав!”, — говорит Феврония. Князь же через отроков своих вопрошает ее: “«Повеж ми, девице, кто есть хотя мя уврачевати? Да уврачюет мя и возмет имение много». Она же не обинуяся рече: «Аз есмь хотя и уврачевати, но имения не требую от него прияти. Имам же к нему слово таково: аще бо не имам быти супруга ему, не требе ми есть врачевати его»”(8).

Условием исцеления князя оказывается брак с Февронией. А на языке аллегории этот брак сам есть лекарство, восполняющее недостаток природы Петра. Таким образом, в словах Февронии содержится ответ на вопрошание Петра о том, каков Господень замысел о нем. Но Петр еще не познал ее ответ как Волю Божию о себе: “Како князю сущу древолазца дщи пояти себе жену!”(9), — мысленно восклицает он.

Сюжет “Повести” развивается по законам сказки о мудрой деве, но одновременно автор раскрывает и законы развития человеческих отношений. После встречи двух людей наступает период, за время которого они узнают друг друга. То, что в жизни происходит в течение долгого времени, состоит из многих этапов, у Ермолая-Еразма сжато в один эпизод: эпизод испытания Февронии Петром.

Князь ставит перед Февронией неисполнимую задачу: пока он моется в бане, она из пучка льна должна наткать столько полотна, чтобы хватило ему на одежду, а затем и сшить ее. Это испытание не навыков рукоделия, а мудрости Февронии. Свое задание Петр предваряет словами: “Си девица хощет ми супруга быти мудрости ради”.

Он сомневается, действительно ли она обладает духовным зрением, зрением сердца, или ее речи — только уловка, объясняющаяся желанием не упустить блестящую партию. Иными словами, Петр испытывает ум Февронии, — тот ум, который, по святоотеческому пониманию, есть средоточие человеческой личности. Он хочет узнать не ее слова, не навыки, которые давались воспитанием, а саму Февронию в глубине ее сердца.

И вот что отвечает Феврония слуге, передавшему ей задание князя:

“«Взыди на пещь нашу и, снем з гряд поленце, снеси семо». Он же, послушав ея, снесе поленце. Она же, отмерив пядию, рече: «Отсеки сие от поленца се­го». Он же отсече. Она же глагола: «Возми сий утинок поленца сего, и шед даждь князю своему от мене, и рцы ему: в кий час се повесмо аз очешу, а князь твой да приготовит ми в сем утинце стан и все строение, киим сотчется полотно его» <…> Князь же рече: «Шед рцы девицы, яко невозможно есть в такове мале древце и в таку малу годину сицева строения сотворити!» <…> Девица же отрече: «А се ли возможно есть, человеку мужеска возрасту вь едином повесме льну в малу годину, в ню же пребудет в бани, сотворити срачицу, и порты, и убрусец?». Слуга же отоиде сказа князю. Князь же дивлеся ответу ея”(10).

Петр не просто удивляется тому, как удачно вышла Феврония из затруднительного положения. Он удивляется как человек, перед которым открылся сокровенный внутренний облик другого. Без знания человека, без того, чтобы нам было открыто сокровенное его существа, невозможны те наши с ним отношения, которые в дальнейшем могут стать отношениями семейными. Но само по себе это знание еще не значит, что мы готовы принять именно этого человека как нашу неотъемлемую часть, как нашу судьбу.

С честью вышедшая из испытания Феврония исцеляет князя. Но он не собирается жениться и отправляется в Муром. И здесь обнаруживается, что его болезнь не сводится к оструплению кожи, что причины ее гораздо глубже. По дороге домой он вновь покрывается струпьями. Некая неполноценость его природы открывается теперь самому Петру. Вылечить ее можно, лишь соединившись с той девушкой, слова которой так поразили князя. Петр возвращается в село Ласково и соглашается взять замуж Февронию. Только теперь он исцеляется окончательно. Вместе с молодой княгиней Петр возвра­щается в Муром.

В дальнейшем Ермолай-Еразм уже не прибегает в своей “Повести” к заимствованиям из фольклора. Мы можем предположить, что он пользуется устным муромским преданием, сохранившим реальные факты из жизни святых, которая теперь имеет своим центром исполнение Христовых заповедей, что под­черкивает Ермолай-Еразм:

“Приидоста же во отчину свою, град Муром, и живяста во всяком благочестии, ничто же от Божиих заповедей оставляюще”(11).

В чем заключается исполнение заповедей по отношению друг к другу, становится предметом дальнейшего повествования.

Испытания

Период узнавания, когда двое людей шли навстречу друг другу, как бы прекрасен сам по себе он ни был, — все же только прелюдия к семейной жизни.

С момента заключения брака для этих двоих начинается принципиально иная жизнь, полная своих радостей, но и особых, неизвестных до этого молодым испытаний.

Именно на испытаниях, выпавших на долю Петру и Февронии, сосредотачивает свое внимание Ермолай-Еразм. Он делает это потому, что в таких ситуациях наиболее отчетливо обнаруживается путь следования заповедям Божиим.

Первое испытание, которому подвергаются Петр и Феврония (как и все молодые семьи) — это испытание бытом, а именно, разностью привычек и бытовых навыков, которые каждый из них получил в процессе воспитания и накопил за время самостоятельной жизни.

Встреча и узнание друг друга не могут обнаружить эту разницу в мелочах, которая существует между молодыми людьми; выявить и со временем сгладить ее может только совместная жизнь; причем, окружение молодых может как облегчить, так и усложнить процесс привыкания их друг к другу и стирания этой разницы. Именно второй вариант мы наблюдаем в жизни Петра и Февронии.

Мы застаем их в то время, когда Петр начал княжить в Муроме после смерти своего брата Павла. И тогда разница в происхождении и в воспитании, существовавшая между ним и Февронией, становится поводом для следующего происшествия.

“Некогда бо некто от предстоящих ей прииде ко благоверному князю Петрови навадити на ню, яко «от коегождо, — рече, — стола своего без чину исходит: внегда бо встати ей, взимает в руку свою крохи, яко гладна!». Благоверный же князь Петр, хотя ю искусити, повеле да обедует с ним за еди­ным столом. И яко убо скончавшуся обеду, она же, якоже обычай имеяше, взем со стола крохи в руку свою. Князь же Петр приим ю за руку и, развед, виде ливан добровонный и фимиян. И от того дни остави ю к тому не искушати”(12).

Петр, хотя и мягко, желает укорить и отучить супругу от ее привычки. Своим жестом он как бы желает сказать: “Посмотри! Ради чего ты это делаешь? Это только крошки!”. И тут то, что только что было крошками, оказывается благовониями.

Жест Петра, в котором можно уловить оттенок превозношения над женой и, может быть, уже приготовленное поучение, оказываются бессмысленными: “обычай” жены, пусть несоответствующий привычкам супруга и даже противоречащий придворному этикету (этот “чин” — только человеческое установление), свят и должен приниматься мужем с благоговением или же исправляться с терпением и без превозношения над нею. Тем более он не должен принимать чьих-то наговоров на супругу. Всякий третий для мужа и жены — посторонний.

Петр “от того дни” перестал “искушать” Февронию, проверять, соответствует ли ее поведение некоему порядку, принятому в его доме. В их отношениях главными стали любовь и обоюдное терпение, а не желание подчинить другого собственным привычкам.

Но испытания возникают не только внутри семьи, часто они приходят и извне. Такое испытание постигло и семью князя Петра. Через много лет, когда мир и любовь были уже постоянными гостями в его доме, знать Мурома воздвигла гонение на свою княгиню.

“И по мнозе времени приидоша к нему сь яростию боляре его, ркуще: «Хощем вси, княже, праведно служити тебе и самодержцем имети тя, но княгини Февронии не хощем да господьствует женами нашими. Аще хощеши самодержцем быти, да будет ти ина княгини. Феврония же, взем богатество доволно себе, отоидет, амо же хощет!». Блаженный же Петр, яко же бе ему обычей, ни о чесом же ярости имея, со смирением отвеща: «Да глаголита к Февронии, и яко же речет, тогда слышим»”(13).

Причина просьбы бояр — зависть их жен, которую Ермолай-Еразм объясняет двояким образом. С одной стороны, они завидуют тому, что крестьянка стала княгиней, с другой — видят явное благоволение Божие к жене своего князя:

“Княгини же его Февронии боляре его не любяху жен ради своих, яко бысть княгини не отечества ради ея, Богу же прославляющу ю добраго ради жития ея”(14).

Бояре не просто требуют выдворения Февронии, с самых первых своих слов они мыслят супругов раздельно: “Хотим, чтоб Петр остался, Феврония же — ушла; возьми себе другую жену, не все ли тебе равно!”. С самого начала они как бы не берут в расчет, что их князь и княгиня — муж и жена, что они одно, что люди не могут их разлучать; с самого начала они пренебрегают браком как таинством, как Божием установлением.

Нас может удивить: почему Петр отсылает бояр к Февронии, почему он сразу не отказывает им? Ответ Петра свидетельствует об одной из важнейших черт христианского брака, а именно о том, что каждый из супругов имеет над другим власть. Причем власть эта распространяется на самые сокровенные стороны личности другого. Бояре ставят вопрос так: или ты, Петр, — самодержец, или — муж Февронии. Петр — князь, самодержец по призванию.

Он, по свидетельству самих бояр, обладает всеми необходимыми качествами для того, чтобы быть во главе города, наверняка, он имеет к этому и личную склонность. Более того, он поставлен на это место Божиим Промыслом. Но именно в вопросе, быть ли ему князем, то есть следовать ли ему его — природному и Божественному — призванию, он обращается за советом к жене. Ей делить с ним все тяготы его пути, поэтому она имеет право дать согласие на путь своего мужа или закрыть для него этот путь(15).

И вот бояре устраивают пир, надеясь получить у Февронии согласие покинуть город, когда ум ее, возможно, будет отуманен вином.

“Они же неистовии, наполнившеся безстудия, умыслиша, да учредят пир. И сотвориша. И егда же быша весели, начаша простирати безстудныя своя гласы, аки пси лающе, отнемлюще у святыя Божий дар, его ей Бог и по смерти неразлучна общал есть”(16).

Последними словами Ермолай-Еразм вскрывает суть происходящего. Бояре не просто имеют в виду политическую выгоду и потворствуют тщеславию своих жен, но исподволь посягают на нечто большее: они дерзают разлучать мужа и жену, отнимать у Февронии Божий дар, его же ей Бог.

Эти слова можно повторять вновь и вновь, напоминая каждому, живущему в браке, драгоценность того дара, которым он обладает.

Феврония знает его ценность. Она не возмущается требованием бояр: княжение — ценность временная. Она не хочет богатства, потому что желает только одного сокровища: “Ничто же ино прошу, — говорит Феврония, — токмо супруга моего князя Петра!”(17).

Петр также знал ценность того, чем он обладает. Кроме этого, выше его призвания, выше власти, почестей, привычного комфорта была для него заповедь Христова:

“Блаженый же князь Петр не возлюби временнаго самодержавьства, кроме Божиих заповедей, но по заповедем Его шествуя держашеся сих, якоже богогласный Матфей в своем благовестии вещает рече бо, яко иже аще пустит жену свою, развие словеси прелюбодейнаго, и оженится иною, прелюбы творит. Сей же блаженный князь по Еуангеллию сотвори: одер­жание свое, яко уметы вмени, да заповеди Божия не разрушит”(18).

Вместе с Февронией Петр покидает город.

Достоинство христианского брака



Изгнанные из своего города Петр и Феврония на судах, которые им дали изгнавшие их бояре, плывут по реке Оке. В это, по-видимому, самое трудное для их семьи время Феврония вновь проявляет свою мудрость, высокое нравственное чувство и замечательную выдержку. Мудрость ее проявляется в следующем эпизоде.

На судне, на котором плывут в неизвестность Петр и Феврония, оказался какой-то человек с женою. Он увидел Февронию и посмотрел на нее с плотским помыслом.

Она же уразумела его мысли и попросила его зачерпнуть и испить воды с одной стороны судна, а затем с другой. После того, как он повиновался, Феврония спросила: “Как по твоему, одинакова ли по вкусу вода?”.

“Он же рече: «Едина есть, госпоже, вода». Паки она рече сице: «И едино естество женско есть. Почто убо, свою жену оставя, чюжиа мыслиши!». Той же человек <…> бояся к тому таковая помышляти”(19).

Вчитаемся в слова Февронии. На первый взгляд они очень просты и доступны: “С точки зрения своего естества, — как бы говорит она, — все женщины одинаковы, и если ты думаешь найти нечто новое с чужой женой, то ошибаешься. Не лучше ли тебе сохранять верность своей!”.

Но мы можем второе предложение из фразы Февронии — “Почто убо, свою жену оставя, чюжиа мыслиши!” — прочесть и с ударением не на слове свою, а на слове жена. Тогда это бесхитростное высказывание откроет нам глубину христианского учения о браке.

При таком чтении нам станет ясно, что жена дана мужу не ради удовлетворения его естественного желания, но призвание ее несравнимо больше. Личность жены не сводится только к ее телесности. Ее душа и ее дух также вступают в отношения с соответствующими сторонами личности мужа. В браке они соединяются в один дух, ибо имеют общие духовные устремления — ко Христу, в одну душу, ибо у них должны быть общие жизненные интересы, в одно тело(20).

Только такое соединение дает полноценную христианскую семью. Такое соединение делает взаимную любовь супругов тем путем, который ведет их к преображению Христовой благодатью, к спасению. И тогда слова Февронии можно перефразировать так: “Подумай, что есть для тебя твоя жена, подумай о ее достоинстве пред Богом! Она соединена не только с твоим телом, но с духом и душой. Не желай чужой жены, потому что если ты нарушишь верность своей, то разрушишь это таинственное единство! А оно неповторимо и дороже всяких иных призваний, единств и желаний”.

Примечательно, что эпизод, раскрывающий учение о христианском браке, Ермолай-Еразм композиционно помещает именно после повествования об изгнании Петра и Февронии, тем самым как бы дополнительно убеждая читателя, что выбор, сделанный святыми, был верен и единственно возможен для христианина, тем самым еще раз подтверждая непреложную ценность христианского брака.

В тот же день, к вечеру, когда изгнанники готовились к ночлегу на берегу Оки, между супругами произошел следующий разговор.

“Блаженный же князь Петр яко помышляти начат: «Како будет, понеже волею самодержьства гонзнув?». Предивная же Феврониа глагола ему: «Не скорби, княже, милостивый Бог, Творец и Промысленник всему, не оставит нас в низшете быти!»”(21).

Петра начали мучать сомнения, правильно ли он поступил, покинув Муром, не оказав сопротивления боярам, не настояв на своем. По-видимому, особенно ему была тяжела мысль о том, что он самовольно сложил с себя ту ответственность за свой город, за своих людей, которую возложил на него Господь. Возможно, к этому примешивалась и тайная мысль о том, что теперь его ждет бедность и нелегкая жизнь странника. И в этот момент слово супруги оказывается целительным для него, рассеивая обе темные мысли(22).

Феврония говорит мужу о Боге, о Его милосердии и Промысле, призывая искать Его Волю, напоминая, что Творец, призвавший его к княжескому служению, может указать ему новый путь или вернуть на прежний. Она утешает его, объясняя, что Бог, соединивший их в мужа и жену, не допустит разрушения их союза, даст необходимое им для жизни.

В одной фразе Февронии проявляется все ее мужество, вся ее верность призванию. Если призвание мужчины — брать на себя и нести ответственость за других, то призвание женщины — в другом; она призвана в любых обстоятельствах хранить единство, целостность, дух семьи. В подтверждение ободряющих слов Февронии той же ночью происходит следующее.

“На брезе же том блаженному князю Петру на вечерю его ядь готовляху. И потче <= посече> повар его древца малы, на них же котлы висяху. По вечери же святая княгини Феврониа ходящи по брегу и видевши древца тыя, благослови, рекши: «Да будут сия на утрии древие велико, имущи ветви и листвие». Еже и бысть. Вставши бо утре, обретоша тыя древца велико древие имуще ветвие и листвие”(23).

Если семья не распалась, если супруги мужественно держатся друг за друга, за взаимную любовь, тогда и потерянное благополучие взойдет, как молодое дерево, выросшее за ночь, вернется в прежнее и возрастет благодаря любви и заботе жены.

Утром же справедливость слов Февронии подтвердилась и иначе.

Не успели странники покинуть место своего ночлега, как из Мурома прискакал вельможа с вестью о том, что после изгнания князя в городе началась междоусобица, и многие бояре были убиты: “Кииждо их хотя державствовати, сами ся изгубиша”. Оставшиеся же в живых и весь народ слезно просили князя вернуться обратно: “Ныне же со всеми домы своими раби ваю есмы, и хощем, и любим, и молим, да не оставита нас, раб своих!”(24).

Обратим внимание на то, что в своей речи бояре употребляют формы двойственного числа: раби ваю, да не оставита нас… Теперь уже и они мыслят супругов только вместе, как единое целое, и соглашаются быть рабами их обоих: как Петра, так и Февронии.

Князь и княгиня возвращаются в Муром. И вот как описывает Ермолай-Еразм их дальнейшее правление.

“Беху державствующе во граде том, ходяще во всех заповедях и оправданиях Господних бес порока, в мольбах непрестанных и милостынях и ко всем людем под их властию сущим, аки чадолюбивии отец и мати. Беста бо ко всем любовь равну имуще, не любяще гордости, ни грабления, ни богатества тленнаго щадяще, но в Бог богатеюще. Беста бо ко своему граду истинна пастыря, а не яко наимника. Град бо свой истинною и кротостию, а не яростию и правяще. Странныя приемлюще, алчьныя насыщающе, нагия одевающе, бедныя от напасти избавляюще”(25).

Это идеал христианского правления. Для всех своих подданых они были как отец и мать, а не как владыки. Тем самым они осуществили тот образ земной жизни, который за столетие до них сформулировал преподобный Симеон Новый Богослов: “Бог для бытия в мире создал отца и сына. Без насилия и бедности ни рабом бы никто не был, ни наемником”(26).

Удалось им это потому, что благодатная любовь, которую они стяжали в своем браке, стала преизобиловать и излилась на всех окружавших их, граница их семьи как бы раздвинулась и включила в себя многих и многих. Но и тогда сама семья, взаимная любовь друг ко другу оставались для Петра и Февронии безусловной ценностью.

Подтверждение этому мы увидим в заключительном эпизоде “Повести”.

Мы ничего не знаем о том, были ли дети у святых супругов. Возможно, устное предание просто не донесло сведений об этом до Ермолая-Еразма. И все же примечательно, что он сам не воспользовался никаким фольклорным образом, не стал фантазировать на эту тему, вообще не касается ее ни единым словом. Для него и его повествования о христианском браке это обстоятельство из жизни его героев не имеет значения. Святости они достигли не многочадием, но взаимной любовью и хранением святости брака. Именно это — смысл и назначение его.

Эпилог

Постриг—Кончина—Посмертное чудо

Прошли годы. Когда Петр и Феврония состарились, и “егда приспе благочестное преставление ею”, они умолили Бога, чтобы им умереть в один час. Не могли они даже малого времени прожить друг без друга.

В ожидании же кончины, по обычаям того времени, они одновременно приняли постриг. Петр в монашестве был наречен Давидом, Феврония — Евфросинией. Монашество для них — это способ удалиться от княжеских забот, отдать больше времени молитве и таким образом достойно приготовиться к смерти.

Брачные обеты даже после пострига сохраняют для них свою силу, потому что они исполняют и последнее свое обещание друг другу — умереть одновременно. Вот то трогательное описание их кончины, которое дает Ермолай-Еразм.

“В то же время преподобная и блаженная Феврония <…> во храм Пречистыя соборныя церкви своима рукама шияше воздух, на нем же бе лики святых. Преподобный же и блаженный князь Петр <…> прислав к ней глаголя: «О сестро Еуфросиния! Хощу уже отоитти от тела, но жду тебе, яко да купно отоидем». Она же отрече: «Пожди, господине, яко дошию воздух во святую церковь». Он же вторицею послав к ней, глаголя: «Уже бо мало пожду тебе». И яко же третицею присла, глаголя: «Уже хощу преставитися и не жду тебе!»”.

А она уже заканчивала свою работу, ей оставалось только вышить ризы одного святого, лик которого был уже завершен.

“И преста, и вотче иглу свою в воздух, и преверте нитью, ею же шияше. И послав ко блаженному Петру, нареченному Давиду, о преставлении купнем. И, помолився, предаста святая своя душа <двойственное число — А. Б.> в руце Божии”(27).

Святые Петр и Феврония перед постригом завещали похоронить себя вместе, в одном гробе, который еще при жизни был вытесан для них из камня. Но супругов похоронили отдельно, “ркуще, яко во мнишестем образе неугодно есть положити святых вь едином гробе”(28).



Тогда и совершилось чудо, прославившее святых Петра и Февронию. Наутро люди нашли оба отдельных гроба пустыми. Святые же тела Петра и Февронии лежали в городе в соборной церкви Пречистой Богородицы, в одном гробе, который они сами повелели себе сотворить. Так Господь прославил не только Своих святых, но и еще раз запечатлел святость и достоинство брака, обеты которого в данном случае оказались не ниже иноческих.
* * *

Так завершилась земная жизнь святых Петра и Февронии. После их кончины почитание их постепенно распространялось за пределы Муромской земли и к XVI в., вероятно, охватило большинство жителей Московского государства.

В 1547 г. трудами святителя Макария Московского они были причислены Русской Православной Церковью к лику святых. Святитель Макарий заслуживает особого упоминания в связи с нашими святыми, так как его заботами были прославлены люди, достигшие праведности благодаря именно жизни в христианском браке.

Действенность молитвы к этим святым, которая творится Церковью уже 450 лет (годовщина их прославления праздновалась в прошедшем году), убеждает нас в подлинности того облика Петра и Февронии, который был воссоздан Ермолаем-Еразмом в его “Повести”. Они воистину стали покровителями христианского брака.

Именно им следует молиться о ниспослании в семью мира, об укреплении супружеских уз, о достижении семейного счастья.

Свое повествование автор “Повести” предваряет предисловием, в котором кратко напоминает читателю православное учение о Троице, о сотворении мира, о домостроительстве спасения. Завершает он свое вступительное слово напоминанием о призвании христианина.

Тем самым святые Петр и Феврония включены в величественную картину по-христиански понятой истории мира, они поставлены в один ряд с апостолами и мучениками и другими великими святыми. И удостоены они такого прославления “ради мужества и смирения”, проявленных ими в хранении заповедей Божиих в отношении брака. Этим они исполнили свое призвание христиан. Значит каждый из тех кто подвизается в христианском браке и следует их примеру, может быть поставлен в этот ряд и может стяжать венец, которого удостоились святые Петр и Феврония Муромские.

Сноски

1Муромский князь Петр Юрьевич (в постриге Давид), по летописным данным, умер в 1228 году, следовательно, совместная жизнь Петра и его супруги Февронии приходится на конец XII—начало XIII вв.

2“Повесть о Петре и Февронии” заметно отличается от общепризнанных в макарьевскую эпоху образцов житийной литературы. Это привело к тому, что уже в XVI в. она неоднократно подвергалась переработкам. См. Дмитриева Р. П. Ермолай-Еразм — автор Повести о Петре и Февронии // Повесть о Петре и Февронии / Подготовка текстов и исследование Р. П. Дмитриевой. Л., 1979. — C. 117; Дмитриева Р. П. Вторичные редакции Повести о Петре и Февронии // Там же. — Сс. 119–146.

3Последние включались в литературную традицию, в которой был очень развит жанр притчи, предполагавший аллегорическое прочтение ее сюжета. Возможно, что древнерусский читатель, исключительно чуткий к приточному жанру, фольклорные образы нашей “Повести” также воспринимал как аллегории и осмыслял их в соответствии с главной темой этого произведения.

4Единение в браке установлено Самим Богом, поэтому осуществляется и в нецерковном браке, — тем более тяжкие последствия вызываются поруганием таинства брака, осознанным или неосознанным.

5Повесть от жития святых новых чюдотворец муромских, благовернаго и преподобнаго и достохвалнаго князя Петра, нареченнаго во иноческом чину Давида, и супруги его, благоверныя и преподобныя и достохвалныя княгини Февронии, нареченныя во иноческом чину Еуфросинии // Повесть о Петре и Февронии. — Сс. 211–213 (далее: Повесть). При всех ссылках на этот памятник мы пользуемся текстом его первой редакции, определенном в издании Р. П. Дмитриевой как авторский. См. Повесть о Петре и Февронии. — Сс. 209–223.

6Хотя мотив змееборчества в “Повести” и соотносим с фольклорным, сам факт бесовского оборотничества известен православной аскетике. В частности, случай из жизни архиепископа Феодора (Поздеевского; †1937), аналогичный описанному выше, зафиксирован священником Сергием Сидоровым (†1937). Владыка Феодор в последний год своего ректорства в Московской Духовной академии окормлял некую душевнобольную. Когда однажды он не позволил ей уехать из Сергиева Посада, “она спросила меня, отчего я не пустил ее на вокзал, и уверяла, будто я был у нее утром и уговаривал уехать из Сергиева. Я тогда принял ее слова за бред явно больной <…> На другое утро я, вложив в панагию часть мощей преподобного Сергия, отправился к больной <…> Она сидела на постели, и против нее сидел мой двойник и убеждал ее немедля покинуть Сергиев. Я, пораженный, остановился на пороге. Двойник обернулся ко мне и, указывая на меня девушке, сказал: «Этому не верь, это дьявол». — «Ты лжешь», — сказал я и дотронулся до него панагией. Двойник мой тотчас исчез и больше не тревожил девушку, которая оправилась совершенно от душевной болезни, мучившей ее с семилетнего возраста” (Священник Сергий Сидоров. Записки / Публикация В. С. Бобринской // Златоуст. № 2. — Сс. 306–307; указано М. С. Першиным). Примечательно, что это событие непосредственно предшествовало травле владыки Феодора в либеральной прессе и последовавшему за этим снятию его с должности ректора Академии.

7Дмитриева Р. П. Вторичные редакции… — С. 138.

8Повесть. — С. 215.

9Там же.

10Повесть. — С. 216.

11Повесть. — С. 217.

12Там же.

13Повесть. — С. 218.

14Повесть. — С. 217.

15Известно, что один архиерей, рукополагавший тайных священников в годы гонений, прежде чем посвятить в сан одного из них, просил его узнать у своей жены, согласна ли она с этим решением своего мужа.

16Повесть. — С. 218.

17Там же.

18Повесть. — Сс. 218–219.

19Повесть. — С. 219.

20См. подробнее Профессор, протоиерей Глеб Каледа. Домашняя церковь. М., 1997. — Сс. 14–19, 182–183 и др.

21Повесть. — С. 219.

22Отметим, что в этом случае, как и в случае с человеком, принявшим плотской помысел, Феврония, по всей вероятности, проявляет такую проницательность, которую святые Отцы называли “естественной прозорливостью”. Ею — в от­личие от “благодатной прозорливости” — может обладать любой человек, хоро­шо знающий людей и по выражению глаз или мимике способный догадаться о со­стоянии души человека.

23Повесть. — Сс. 219–220.

24Повесть. — С. 220.

25Там же.

26Преподобный Симеон Новый Богослов. Творения. Т. 1. СПб., 1892. — Сс. 217, 316.

27Повесть. — Сс. 220–221.

28Повесть. — С. 221



08.07.2013, Алексей Львович Беглов

http://www.pravmir.ru/ispytaniya-dlya-petra-i-fevronii/